ЧЕБУРЕКИ

Блоги
Рики Тики Тави . "Циничные рассказы" 16+

17.02.2017

"А теперь поднимем тост за Фиму!" - провозгласил плохо державшийся на ногах человек, и весь стол дружно стал скандировать: "За Фиму, за Фиму!!!" Фима, человек нетвердых моральных принципов, с тщательно уложенными и подкрашенными черными волосами, с животиком и в лакированных ботинках, смущенно заулыбался, глядя в кутью. "Без вас, Ефим, этот наш сегодняшний сбор, равно как и спектакль, был бы невозможен," - продолжил тостующий, - "Это такое счастье, что вы у нас работаете, без вас мы ещё годы бы страдали! Как вы в тот вечер ..., нет, это..., ну это "Оскар"!" Все зааплодировали и Ефим, по-прежнему глядя в тарелку, трогательно стал благодарить присутствующих. Стихли поздравления и воспользовавшись возникшей паузой, Фима незаметно поднялся и вышел из-за стола. Закрывшись в туалетной кабинке ресторана, он опустил крышку унитаза, сел на полированное дерево и, уперев ноги в дверной косяк, улыбнулся и закурил, закинул руки за голову. Спектакль, о котором писала пресса и из-за которого он оказался сегодня в чайхане с каким-то нечетным порядковым номером, на этих милых его сердцу поминках, именно этот самый спектакль помог раскрыть почти что преступление века (театрально-гастрономического характера).
Было около шести вечера, до первого звонка оставался час, и Ефим, строго следивший за своим здоровьем и питавшийся точно по расписанию, развернул пакет с пластиковой коробкой, в котором лежал заказанный бизнес-ланч, доставленный нерусскоговорящим сотрудником чайханы номер какой-то. Прогнав пришедших на запах студентов и заслуженную , очень гордящуюся своей родословной народную артистку России Заболотную Надежду Георгиевну, он с аппетитом уничтожил жирные, сочные чебуреки, запихав последний недоеденный в общественный холодильник (из которого уже который год "какая-то …… тварь" - как следовало из объявления, прилепленного на дверцу холодильника - "повадилась красть продукты" - дальше следовали проклятья) Фима, вытерев рукавом губы, отдался в руки гримера, который принялся рисовать на еврейском лице Ефима русского парня по имени Иван. В процессе преображения Фима задремал и проснулся от странных звуков, которые зарождались где-то в глубине его организма. Недоумевая, он положил руку на живот и сразу почувствовал лёгкий толчок. Если бы Фима был беременной женщиной, он бы порадовался столь бурному проявлению жизни внутри себя, но Фима был пятидесятилетним гетеросексуальным мужчиной и подобное проявление его совершенно не порадовало. "Внимание, третий звонок, третий звонок!!!" - искаженным голосом помрежа проговорила трансляция, - "Оркестр в оркестровую яму, артисты на сцену, мы начинаем! Фимочка, мы начинаем!"
Фима раздраженно посмотрел на часы. Обычно спектакль начинали на десять минут позже, и это всегда очень злило, и вот надо было именно сегодня, в момент желудочного катаклизма, начать шоу вовремя. Фима нетерпеливо оттолкнул руку гримера и, обхватив руками живот, торопливо вышел из гримцеха. Благодаря гениальности архитектора туалет находился в цокольном этаже, гримцех на третьем, а сцена на втором. Дробно стуча каблучками лакированных туфель, Ефим устремился вниз, и почти добежав до туалета, услышал мерзкий голос в трансляции: "Фима, мы начали, где вы, Фима!!!" - выматерился и, проклиная талантливого архитектора, побежал на второй этаж, к выходу на сцену. Оркестр уже играл вовсю, и Фима, вспомнив, что сцена лечит, постучав по дереву и попросив всех существующих богов о помощи, шагнул в свет софитов. Поначалу все шло очень даже неплохо, чебуреки почти не подавали признаков жизни, и Фима расслабился. Именно в этот момент произошло следующее - в процессе произнесения сильнейшего по накалу монолога о бренности жизни, чебуреки ожили и тронулись к выходу, толкаясь и ворча. Фима с такой силой сжал ягодичные мышцы, что если бы между ними случайно оказался инородный предмет любой плотности, он был бы размолот в кашу. Чебуреки, отчаявшиеся найти выход естественным путём, немного побулькав, толкаясь и переругиваясь, устремились наверх. От нечеловеческого напряжения у произносившего в этот момент трагический текст Ефима на лбу выступила испарина. Сжав ягодицы и боясь пошевелиться, он замолчал, зажав руками рот и зал замер от его страдальческого взгляда. Такого накала страстей никто из зрителей узреть не ожидал. Вся боль русского народа отразилась на лице Ефима. Невероятным усилием воли он проглотил почти вырвавшийся на финишную прямую чебурек (во второй раз) и ощущая отвратительную горечь во рту, сжав кулаки, продолжил монолог. Пока чебуреки собирались с мыслями, куда бы им ещё податься, Фима блаженствовал. Он решил, что этот ужас закончился, и с такой отдачей и страстью продолжил доносить до зрителей смысл написанной директором театра пьесы, что коллеги, коротающие время в буфете и вынужденные слушать (чтобы не прозевать свой выход) трансляцию, зааплодировали. Сбоку Фима услышал странный звук, как если бы в кулисах разместился небольшой зоопарк. Краем глаза он увидел Заболотную Надежду Георгиевну, надменную и заслуженную артистку России, которая, вместо того, чтобы изображать на сцене благороднейшую из дам, сидела в глубине кулис, приспустив колготы и юбку, (на чем основывался художник, решивший что такой фасон носили в 19 веке, непонятно), постанывая, на большой и высокой бутафорской вазе с широким горлышком, которую использовали только на правительственных концертах и, держа перед собой цинковое ведро гулко туда ухала, со стоном вытирая рот и слезящиеся глаза свисающей из ведра половой тряпкой. Только теперь Ефим со злорадством догадался, кому именно адресовано объявление на дверце холодильника. Не слезая с гипсовой вазы, стоявшей глубоко в левой кулисе, гордящаяся своей родословной заслуженная артистка России и пожирательница чужих продуктов крикнула свою реплику и снова уткнулась в ведро. Откликнувшиеся на призыв Надежды Георгиевны, чебуреки, немного посовещавшись, двинулись на голос. Фима прям таки почувствовал, что кто-то очень маленький и сильный цепкими пальчиками раздвигает напряженные до судорог мышцы, отвечающие за чистоту нижнего белья. Пот струйками потек по спине Ефима в разрисованные огурцами семейные трусы.
Молясь, чтобы все это наконец закончилось, Фима внезапно осознал, что вот прямо сейчас он должен исполнить зажигательный танцевально-вокальный номер и не просто исполнить, а по выражению балетмейстера, "порвать зал". Понимая что в данной ситуации порваться и прорваться может только он, Фима с отчаянием взглянул на сидящего в будке помрежа. Помреж (проработавший в театре сорок лет и научившийся предугадывать морально-физическое состояние и желания артистов на каком-то генетическом уровне) без промедления нажал кнопку смены декораций, и поворотный круг пришёл в движение. На глазах у ничего не понимающего, вечно находящегося в творческом поиске дирижера и заинтригованных зрителей сцена затряслась и ожила. Под бравурное оркестровое вступление огромный деревянный круг, медленно поворачиваясь и скрипя несмазанными внутренностями, стал уносить Фиму в правую кулису, а из левой, верхом на гипсовой правительственной вазе, со спущенными колготками и задранной юбкой 19-го века, под фанфары и оглушительные аплодисменты выехала заслуженная и народная артистка России, обладательница столь редкой фамилии, Заболотная Надежда Георгиевна, держа перед собой цинковое ведро с полустертой надписью "Дирекция".
На следующий день на дверце общественного театрального холодильника вместо бумажки с проклятиями появился портрет надменной, очень гордившейся своей родословной, народной и заслуженной артистки России Болотной Надежды Георгиевны с сытой улыбкой в траурной рамке.