20.07.2016

Развлечения

Нина Израилевна была счастливым человеком. У нее был прекрасный дом, прислуга, этот дом убирающая, любящий и состоятельный муж, сын, в котором она души не чаяла, и который, несмотря на принадлежность к избранному народу и бесконечные попытки матери его откормить, вырос красивым молодым человеком. Но что-то мучило Нину Израилевну, и это что-то был ее приближающийся юбилей. Пятьдесят лет. Перед этой цифрой Нина Израилевна испытывала иррациональный страх. По утрам она смотрела на себя в зеркало, выискивая новые морщинки, и, найдя их, впадала в затяжную депрессию.

Как-то раз, лежа с огурцами на глазах и тревожными мыслями в голове, Нина Израилевна, вспомнив молодость, глубоко и несчастно вздохнула, и одна из призванных сохранить ясность взора огуречных долек упала на пол. Свесившись вниз с кровати с целью подобрать зеленый кружочек, Нина Израилевна увидела резинку. Обыкновенную резинку для волос с остатками рыжей растительности на ней. Нина Израилевна так долго смотрела на нее, что ее голова набухла от негативных мыслей и кровяных потоков, устремившихся в мозг. Машинально доев поднятый с пола огурец, она сползла с кровати и двумя пальцами, как нечто мерзкое и отвратительное, подняла резинку, и, держа ее как можно дальше от себя, словно боясь заразиться, положила ее на стул. Дрожа от негодования и неизвестности, Нина Израилевна стала ходить вокруг стула, на котором лежал отвратительный кусок резины, и во время сорок третьего захода ее внутренняя пружина лопнула, и Нина Израилевна поняла, что готова устроить скандал. Чтобы любимый муж-изменник не смог отпереться, она достала фотоаппарат, купленный для путешествий, и сфотографировала резинку с разных ракурсов и положений, после чего села и стала прикидывать плюсы и минусы создавшейся ситуации. Минусов было море, плюса ни одного. Как настоящая женщина, находящаяся на грани нервного срыва, она бросилась проверять карманы неверного мужа (с целью найти улики, доказывающие супружескую неверность) на многочисленных брюках и пиджаках. Найдя только долларовую заначку (которой в былые времена она была бы только рада) и запрещенные в доме сигареты, Нина Израилевна закурила и стала напряженно думать. Ей хотелось во чтобы то ни стало застукать изменника с поличным, чтобы он посмотрел в ее полные слез и немого укора глаза, чтобы умолял о прощении, а она бы его простила, и он, всхлипывая, уткнулся бы своим большим сопливым носом в ее колени. Эта мысль так ее захватила, что она стала искать место для засады, откуда ее не будет видно, а ей будет видно все. Решив начать с классики, она подбежала к платяному шкафу с намерением туда спрятаться и оттуда все пронаблюдать. Распахнув дверцы, Нина Израилевна забралась внутрь, но расчихалась и даже посочувствовала моли, вынужденной жить в таких ужасающих условиях. Выбравшись из тряпичного плена, Нина Израилевна бросилась к тяжелой портьере с надеждой спрятаться за ней и поняла, что создатели романтических комедий и фильмов ужасов бессовестно дурят людей. Ни в одном из этих растиражированных мест она спрятаться не смогла и вдобавок поняла, что сильно переплачивает домработнице.

Окинув взглядом лаконично меблированную комнату, Нина Израилевна посмотрела на итальянскую кровать, которая была на таких низких ножках, что кот породы британец перестал туда пролезать уже в три месяца,  и на которой ее воспаленное резинкой воображение нарисовало такую картину, что Нину Израилевну чуть не стошнило. С трудом отогнав отвратительное видение, Нина Израилевна, подняв глаза к потолку, стала глубоко дышать, как вдруг услышала звук открываемой двери и женский голос. Заранее проклиная домработницу, она, выдохнув весь воздух из легких, втиснула свое тело между полом и матрасом, а дальше события стали развиваться стремительно. Сквозь матрас она почувствовала, как на нее навалились два тела и безо всяких-яких приступили к обязательной программе. Нине Израилевне захотелось вылезти прямо сейчас, но периодически прижимаемая матрасом к полу, она  решила отказаться от этой мысли. Чтобы не быть расплющенной, ей приходилось с силой, в такт движениям, выталкивать матрас наверх. Судя по довольному пыхтению и вскрикам, натренированная в фитнес-клубе Нина Израилевна все делала правильно. Через сорок минут непрекращающихся фрикций Нина Израилевна была мокрой, грязной и подавлена как морально, так и физически. Наконец матрас перестал давить ей на лицо, и она попыталась вдохнуть воздух, но тут сверху раздался женский голос: «Ого! Я вижу ты опять готов!». Нине Израилевне захотелось закричать: «Он не готов, не готов!», но ей быстро заткнули рот матрасом и все началось по новой. Больше помогать извергам сверху Нина Израилевна была не в состоянии, да и возраст сказывался. Лежа, как раздавленная на дороге лягушка, выдыхая и постанывая в такт, она могла только думать о том, какую злую шутку сыграла с ней судьба, и гадать, откуда у людей столько энергии. Самой-то ее, когда она находилась не снизу, а сверху этой кровати, хватало минут на пятнадцать, и то семь из них она раздевалась. Наконец все закончилось, и в лепешку раздавленная Нина Израилевна услышала: «Зайчик, я тут резинку свою забыла, ты не находил?», и голос сына, отвечавший: «Не, малыш, не находил, надо у мамы спросить». Состояние Нины Израилевны не смогли бы описать все признанные классики мира.

Она только что, можно сказать, принимала самое непосредственное участие в любовном треугольнике, главным и очень активным действующим лицом которого являлся ее ненаглядный сын. Осознав, что именно сейчас произошло, Нина Израилевна вскрикнула и сразу зажала себе рот, но недостаточно быстро. Звук уже вырвался наружу. «Это еще че за хрень» - услышала она и, к своему ужасу, увидела голову сына, который свесившись с кровати, уставился прямо на нее. После паузы Нина Израилевна приветливо  улыбнулась и произнесла: «Привет, сынок, кушать хотите?». Сын долго и пристально смотрел на мать, потом медленно ответил: «Да, не помешало бы». «Ну, я тут еще немножко полежу, отдохну, а вы пока одевайтесь», - сказала Нина Израилевна совершенно деревянным языком. Сын ничего не ответил, но по тяжести матраса стало ясно, что она одна в комнате. Моля своего еврейского бога, чтобы они ушли, Нина Израилевна стала выбираться из-под кровати.

Войдя на кухню и никого там не обнаружив, кроме проклятой резинки, Нина Израилевна налила себе стакан водки, махом опрокинула его в себя и кулём, полностью обессилев, тяжело опустилась на стул.

В ней боролись совершенно противоположные чувства. С одной стороны, материнская гордость за сына (еще бы, час сорок) и, с другой стороны, осознание того, что она участвовала в чем-то таком, о чем она никогда не сможет никому рассказать.

Наконец, утешив себя мыслью что ей, как настоящей еврейской маме, надо все контролировать, она успокоилась, и подойдя к большой, висевшей на стене фотографии сына,  с нескрываемой нежностью поцеловала стекло.